Долгая дорога к знаниям

На сей раз карту с планом поездки
должно быть видно всегда.

Да... Сложна ты, первая тетрадь, ой, сложна. Все, что написано во фрагменте ниже, -- это две трети того, что (и это только пока что) пришлось сотворить в начале тридцать тре... ой. четвертой, четвертой! главы, чтобы, наконец, добраться до написанного в тетради. Текст не обработан (и потому хорошо видно, что писался он далеко заполночь), но признаюсь честно -- я специально немного затянул описание поездки Брокка от дома Хидейка до ВМУ, чтобы еще чуть-чуть детальнее нарисовать читателю декорации, в которых происходит действие романа. Так что длина его после редактуры не изменится. Три улицы Вимсберга и бесплодные попытки поразмыслить... Где-то в процессе я понял, как будет называться глава:

ГЛАВА 34,

в которой я долго еду в Университет

и все время жалею об этом

Но ведь действительно так. Конечно, Брокк жалеет не вслух, но ему, как и мне, не нравится происходящее. Но если я хотя бы мог использовать эту дурацкую главу, чтобы лучше описать Архипелаг в целом и Вимсберг в частности, то у бедяги-детектива есть лишь одна возможность уйти от скуки, которой он ближе к концу фрагмента все-таки воспользуется. А читатель

Взъерошенное спросонья небо ворочалось наверху, являя в просвете между крышами то косматую тучу, то случайную улыбку солнечного луча. Я прижимался лбом к оконному стеклу и, позволив взгляду свободно гулять по чужим балконам, думал, что поездка будет не из приятных. Что бы там ни говорила озабоченная благополучием подопечных Карина, мысль о падком на Тронутых подростков профессоре вызывала у меня лишь омерзение. Я представления не имел, как начать разговор и испытывал определенные опасения по поводу его окончания.

Спокойная тишина Восточного простенка мало-помалу наливалась шумом толпы – повозка приближалась к проспекту Надежды. Сверкнул, слепя, солнечный луч, запутавшийся прутьях балконной решетки, и пока я отчаянно моргал, рокот булыжников под колесами сменился ровным шорохом брусчатки. Ресницы быстро справились со слезами, которые тут же сменились мельтешением уличной жизни. Рабочее утро было в самом разгаре, но горожане, торопясь урвать кусочек радости от редкого солнечного дня, находили множество причин для выхода на улицы. Четыре девчонки-ткачихи, оживленно болтая, чересчур внимательно смотрели на просвет совершенно новый кусок тонкого белого сукна. Городовой в коричневом мундире привалился к газетному киоску и блаженно щурился из-под козырька фуражки. Его пальцы, которым в кои-то веки было тепло и сухо, лениво перебирали красные кисти на эфесе сабли. Даже студенты, сгрудившиеся у раскидистого каштана и пускавшие по кругу мутную бутыль, разрывались между страхом разоблачения и желанием в полной мере использовать неожиданный дар природы.

Я еще раз как следует проморгался, прогоняя из глаз остатки светлых пятен, и полистал блокнот. Интересно, почему Молтбафф перестал навещать цирк? В избавление от порока я не верил. В Вимсберге такого не бывает. Если только что-то не изменило жизнь профессора, не перевернуло ее с головы на ноги... Но версия с бегством старика казалась мне сильнее. Кто знает, сколько еще необычных страстей владело его душой? А сколько могло навлечь на его голову такую беду, что пришлось бежать из города? Начни я считать, дорога до Университета изрядно бы укоротилась. Вот только тратить время на бесполезный плач по нравам не хотелось.

Колеса вновь мелко затряслись, запрыгали по булыжникам. Камни для брусчатки были дороги. Некогда Ратуша предоставила гостям города выбор – платить налог на въезд монетой, или же камнями для городских мостовых. Не знаю, рассчитывали ли они на такую прибыль, но дороги от нового закона выиграли куда больше, чем казна.

Через боковые окна я видел лишь заскользившие вдоль повозки стены домов. По моим расчетам мы въехали в один из Гостиничных переулков. Местные кварталы, где строилось большинство приличных городских гостиниц, за две сотни лет пропустили через свои недра несметное количество приезжих богатеев. Но близость Университета сыграла свою роль – уютные скверы и тихие дворики облюбовала юная городская интеллигенция. Полицейское управление уже не первый год собиралось увеличить число городовых в переулках, но всякий раз отступало. Студенты любили пошуметь, но в целом были народом совершенно безобидным.

Разговор с профессором Молтбаффом не клеился задолго до своего начала. В висках возникла и покатилась по черепу боль. Я раздраженно мотнул головой, но тщетно – ни новых мыслей, ни облегчения. Тягучий свист за окном резко превратил мои страдания в настоящую пытку. Какой-то юнец с початой бутылкой вольготно развалился в милой маленькой беседке. Его добрые соловые глаза умиленно щурились на высокородную альвийку с комнатным лисенком на поводке, замысловатая прическа которой как раз проплывала перед окном повозки. И если дама словно и не заметила нахала, то ее зверек разразился таким писклявым и заливистым лаем, что я, не думая о вежливости, с шумом опустил тяжелый кожаный полог. Солнечный день солнечным днем, но я вдруг страшно соскучился по дождливой тишине.

Все звуки мира сжались до глухого стука колес и легкого поскрипывания колымаги. Я закрыл глаза и откинулся на сиденье, усилием воли прогнав мысли о предстоящем разговоре. Хватит. Решу на месте. Успокоенный этой простой по своей сути мыслью, я как-то незаметно задремал.

Нарастающий шум за окном деликатно проник в дремоту и уничтожил ее изнутри. Моргнув, я потянулся к противоположной стене, осторожно приоткрыл полог и снова зажмурился – от бежавшего за окном узора зарябило в глазах. Две слезинки спустя веки согласились открыться, и затейливое переплетение железных кружев превратилось в университетский забор – мы были почти на месте.

Я похлопал по карманам. Блокнот был с собой, кошелек тоже. А вот бесполезный кинжал остался дома, так что если Молтбафф полезет в драку... Хотя с чего бы ему? И к тому же, зачем мне нож в драке с простым преподавателем?

Извозчик получил свою плату и уехал прочь, а я как следует потянулся, расправил затекшие плечи и вдоволь похрустел костями, от чего прохожую старушку аж передернуло. Огляделся.

С закрытием гордских ворот иссяк поток приезжающих и уезжающих одушевленных, и проспект Спасения опустел. Редкие прохожие с закрытыми зонтами наизготовку поглядывали на безоблачное небо и недоверчиво качали головами. На другой стороне, прячась за угол, двое студентов-прогульщиков спешно курили одну на двоих сигарету, жадно затягиваясь и судорожно пихая чинарик в руки товарища.

Я натянул шляпу поглубже и направился к переплетению трех невообразимо искривленных арок. По крайней мере, на первый взгляд казалось, что их именно три. Проходя под невозможным образом изогнувшимися сводами, я на мгновение ощутил себя так, будто заблудился на крохотном пятачке неведомого пространства. Направление вдруг перестало иметь значение, а чувство времени резко притупилось. Но еще один шаг – и ощущение прошло. Университет стоял передо мной во всей красе.

Несмотря на то, что главный корпус был широк, приземист и покрыт гладкими наростами аудиторий, первыми в глаза все-таки бросались четыре высоченные иглы факультетов Стихий. Четыре башни вырастали из основного здания строго по сторонам света. По правде говоря, я не помнил, какая стихия какому направлению соответствовала, но нимало по этому поводу не переживал.