Мед прозы

В последнее время я как-то перепрыгнул с сахара на мед. Сначала принялся пить чай исключительно с медом и лимоном, сегодня уже замешивал мед в кофе. Ничего удивительного - я давно заметил, что с возрастом начинаю любить еду, которую в детстве терпеть не мог. Раньше-то мед был, в основном, лекарством, а сейчас его хоть... ложками ешь. Правда, это не объясняет щи и солянку, но тут, подозреваю, что-то из области мистики.
В общем, под все это медово-лимонное питье я сначала продолжил было писать о грустном, но вспомнил недавнее обещание и получилась вполне оптимистичная сцена, хотя облегчение она принесет скорее самому Брокку, чем читателю, но раз уж я превращаюсь в ретранслятор событий на Архипелаге, кое-что нужно писать и просто для создания у читателя более полной картины происходящего. 
Кстати, о полной картине. Вчера пришел с работы поздно и уставший, но сев... да-да, выпить чаю с медом, внезапно обнаружил, что прошло около часа, а ежедневник, бедняга, уже активно показывает последние страницы. Я, конечно, благоразумно запасся еще одной тетрадкой, так что не пропаду. Но становится уже интересно наблюдать за самим собой.
Эту вчерашнюю сцену я и процитирую, так как она служит, скорее, для более глубокого знакомства читателя с устройством мира в целом и архипелажского телеграфа в частности. Кроме того, в отличие от облегчающей душу Брокка сцены, история с его походом на телеграф дописана в середину романа, и показать ее можно безболезненно, а вот первая содержит изрядные спойлеры и потому впоследствии окажется в самом конце. 
P.S. Адрес Брокка в Эскападе придумывался недолго :)

Сумерки погрузили город в мрачную неопределенность и вымели из его нутра почти все живое. Возле ратуши не было видно ни одного извозчика и я, поглядывая по сторонам, неторопливо пошагал в сторону Северной стены. На другой стороне улицы показалось почтовое отделение, и мне подумалось, что, как бы ни шло расследование, о собственных делах забывать не должно. Стоило воспользоваться случаем и дать телеграмму в Эскапад.

Мимо прокатился роскошный паромобиль с дорогой, если судить по обертке, начинкой, которая, несмотря на довольно еще ранний час, громко горланила пьяные песни. Машина зримо повиливала и беспорядочными гудками оповещала окружающих о своем присутствии.

Я дождался, когда она покажет мне украшенный чьим-то родовым гербом зад и перешел дорогу.

В уютной деревянной комнате, в паутине запахов пыли, горячего сургуча и свежего картона, сновали юркие почтальоны, объятые надеждой скорее обслужить немногочисленных клиентов и урвать хотя бы глоток заслуженного отдыха. Я успокаивающе помотал головой в ответ на исполненный муки немой вопрос ближайшего из них, крепкого, но очень усталого полурослика в форменной куртке с оборванными рукавами, и прошел дальше. В глубине помещения, полуприкрыв глаза, сидел в углу немолодой уже человек с простым медным обручем на голове.

– Вечер добрый, – поздоровался я, – мне бы весточку отправить, в Эскапад.

– Два кинжала за слово, - маг не открывал глаз, но говорил четко и ясно, - как и подобало одушевленному его профессии, - разделяя слова необычайно долгими паузами.

– Как это, простите, два? – изумленно переспросил я, – на прошлой неделе же был один!

– Так ведь город закрыли, – устало, но будто заученно – наверное, не впервой, – пояснил телеграфист, – все и давай телеграммы слать. А у меня мигрень. Вот и поднимаю цены – авось, те, у кого все не так срочно, передумают. А у кого что-то важное – тому и заплатить не в тягость, – он распахнул и впрямь нездоровые глаза, расчерченные красными прожилками сосудов, и уставился на меня с довольно пухлым намеком. – Так что, мастер, у вас дело важное, или как?

Мои расходы, конечно, оплачивал Хидейк, да и не так уж высока была плата, но я так и не сумел в глубине души справиться с возмущением. И откуда у торговцев эта живоглотская привычка наживаться на чужой беде?

Впрочем, телеграфистам, говоря по совести, это было простительно. Они ведь и впрямь торговали собственным здоровьем – рано или поздно каждого ждала хроническая мигрень. Да и на передачу каждого слова затрачивалось столько сил, что само государство даровало операторам телеграфов право самостоятельно оценивать свои услуги.

Сейчас, конечно, все стало проще – когда почтовые отделения открылись по всей восстановленной части Материка, даже в деревнях появились свои телеграфисты. Послания в наше время передаются по цепочке, а выручка строго учитывается и каждый непременно получает свою долю. И все они с дрожью вспоминают о временах становления телеграфа, когда переносить слова приходилось на несколько тысяч километров.

– Диктуйте, – маг получил мой согласный кивок, достал квадратик бумаги с исписанным верхним краем и давно заслуживший пенсию карандаш.

– Задерживаюсь. Сроки неясны. Читайте газеты. Брокк.

– Адрес?

– Эскапад, улица Пекарей, 112а. Мистриссе Злоттер-старшей.

Маг болезненно поморщился.

– Давайте «старшую» выбросим, а? И про газеты. Честное слово, льете же воду, а потом дойдет что не так – а мы виноваты.

Решение стать телеграфистом маги Воздуха принимали в молодости, и с тех пор оттачивали лишь одно умение- передавать слова на дальнее расстояние. Чем-то оно напоминало ярмарочное чревовещание или простенькую звуковую иллюзию из тех, что в таком почете у детишек или студентов, которые рассказывают байки ночью у костра. Вот только здесь слова, произнесенные на одном побережье, сегмент спустя оказывались уже на другом. Отсюда происходили и головная боль, и грабительские цены.

Ясное дело, после такой жертвы – а даже достигшие невиданных высот опытные маги-телеграфисты не могли выполнить никакого другого воззвания к Воздуху, – они очень ревностно относились к собственному престижу.

– Давайте, – покладисто ответил я, – и вместо «Читайте газеты» оставим просто «Ждите». Лучше?

– Лучше. Хотя можно было совсем выкинуть. Козе же понятно, что раз задерживаетесь, придется ждать. Но уж дело ваше, – буркнул маг и встал со стула, с хрустом поведя затекшими плечами, – а теперь – тишина.

Он пошарил в кармане и вытащил пару восковых пробок, которыми плотно заткнул уши. Прикрыл глаза. Глубоко вздохнул и сосредоточился. От обруча-усилителя на лбу телеграфиста донеслось очень тихое, но ясно различимое жужжание, словно очень маленькая пчела решала, стоит ли ей взлететь. Воздух над столом тоже затрясся и закружил было оставшуюся без присмотра исписанную бумажку, но телеграфист привычным жестом, не глядя, прихлопнул ее ладонью.

Медленно открывая рот, он внятно и тягуче, по одному слову наговорил мое послание прямо в воздушный вихрь. С каждой паузой его лицо на несколько мгновений застывало, словно до предела сжатая пружина, а потом расслаблялось, когда оторвавшееся от губ слово стремительно улетало к следующему телеграфному посту. Тело мага замерло, превратилось в причудливо изогнутый столб – руки прижаты к груди, шея вытянута вперед, подбородок задран. И лишь когда прозвучала фамилия хозйки моих новых апартаментов, человек вздрогнул и мягко осел на стул.

– Две змеи четыре кинжала, сюда пожалуйте, – безучастно произнес маг и, нашарив за пазухой фляжку, извлек ее на свет и принялся жадно пить. Слабо запахло травами.

Я отсчитал две серебряных и четыре медных монетки, поблагодарил и откланялся, навострившись уходить, но тут заметил сонного полицейского. Тот вяло взглянул на меня и лениво махнул рукой – иди, мол, своей дорогой. Кажется, разговоры нынче прослушивались. Что ж, как гражданин я, конечно, был уязвлен, но как детектив мог только порадоваться, что похищением и впрямь озабочены все ведомства.

Проходя мимо служителя закона, я бегло заглянул в его блокнот и без особенного удивления мазнул взглядом по тексту собственной телеграммы. В устремленном на меня равнодушном взгляде не колыхнулась даже ряска.

– Не 112, а 112а, – дружелюбно улыбнулся я.

– Благодарю, – хрипло отозвался полицейский, и уголки его губ дернулись было вторить моим, да лицо не одобрило подобную вольность, и до самого выхода в лопатки мне упирался все тот же взгляд снулой рыбы.