Тетрадь закончилась - да здравствует тетрадь!

 Ну что ж, первая из четырех тетрадей закончилась, растянувшись всего на три, хотя и довольно крупных, главы. Вторая, к некоторому моему ужасу, оказалась не сильно лучше. Не то чтобы в ней было столько же тезисно записанных фрагментов, но здесь полностью нарушен ход событий! Вторую тетрадь я начинал, кажется, в каком-то довольно сумбурном настроении, поэтому она изобилует врезками, предназначенными для текстов в конце третьей - начале четвертой тетрадей, которых на момент написания этих отрывков не существовало даже в проекте. Пора заводить пробковую доску. А пока что беглый осмотр остальных тетрадей показал, что часть этих идей была впоследствии применена, часть ждет своего часа... И во избежание накладок я все-таки решил повырезать часть "запасов на будущее" и разложить по оставшимся тетрадям в хронологическом порядке.

Но, как бы то ни было, чуть позже, чем тетрадь, закончилась и очередная глава. Выкладываю целиком, но сразу после написания, то есть, даже без предварительных правок. Так что да простит мне читатель некоторые неровности повествования, в финальной версии их не бу... будет меньше :). Фишка этой главы в том, что она практически неинформативна, в ней не открывается никаких тайн и Хидейк, в общем-то, не получает сведений, за которыми пришел (о чем он расскажет Брокку на следующий день). Но здесь мне хотелось показать эдакий типичный дружеский разговор двух молодых аристократов, которых типичными никак не назовешь.Как всегда, ради атмосферы пришлось как следует ознакомиться с несколькими справочными материалами, и в конце концов кое-какие детали антуража и этикета я позаимствовал у английских джентльменов викторианской (естественно) эпохи. Кажется, все получилось.

ГЛАВА 35,

в которой читатель присутствует при разговоре,

случившемся накануне

Путь был недолог, но Хидейк, решимость которого была куда сильнее изможденного тела, успел насчитать лишь десяток мерных покачиваний кареты, прежде чем сон исподтишка обволок его и утащил на окраины мира грез. Там, в слепяще-едких клубах серого дыма, альв брел по бесконечной дороге среди невидимых деревьев, а где-то в ветвях змеился кошмар с лицом недавнего убийцы. Из пустых глаза мертвеца сочился мутный туман, а ввалившийся рот раздирали беззвучные проклятия. Больше всего на свете Хидейку хотелось опустить голову, но он понимал, как понимают лишь спящие, что шея не послушается. Ничто не ждало впереди, и ничто не могло его спасти.

Кроме, пожалуй, толчка кареты, возвестившего об окончании поездки. Тоскливый дымный лес бесследно растворился в вечернем воздухе, и альв, опершись на вовремя возникшую руку кучера, сошел на мягкую, влажную от дождя лужайку, которая казалась родной сестрой его собственной. Что, конечно, было немудрено, ведь за обеими ухаживал один и тот же садовник. Хозяин усадьбы с давних пор дружил с Хидейком и очень ценил установившуюся промеж них традицию одалживать особо одаренных слуг.

Громоздкий посох остался в карете, а на его месте в руке юноши возник строгого фасона, хотя и чуть округлый зонт. Чуть впереди сумерки пугливо обтекали блестевший от воды черный плащ Шааса. Казалось, телохранитель застывал без движения, но проходило несколько мгновений – и он оказывался в ином месте, в иной позе и смотрел на мир под совершенно иным углом. После третьего рывка альв почувствовал, как в голове становится пусто и гулко.

– Шаас... – старательно укрощая собственный голос каркнул он, – ты не мог бы... не так мелькать?

Ящер даже не подал виду, что слышал хозяина, и Хидейк, головокружение которого грозило перерасти в тошноту, до половины прикрыл лицо зонтом и двинулся вперед по тропинке, освещенной уютными фонариками. Чья-то педантичная рука расставила крохотные светильники на равном расстоянии друг от друга и сделала все, чтобы ни одна сила этого мира не могла поколебать безупречной их безупречной ровности. На столбах, основания которых покрывал искусный орнамент, висели старшие товарищи фонариков, намертво сросшиеся с едва заметной паутиной газовых трубок. Чем ближе подступала ночь, тем ярче освещалась дорога, и вскоре молотка на двери усадьбы коснулась сначала непомерно длинная тень, а чуть позже и бледная рука позднего гостя.

Подобострастный слуга, лучась счастьем, проводил избавленного от намокшего таки плаща юношу в зал, где навстречу ему из кресла плавно восстал хозяин дома – столь же молодой альв в белой рубашке и таких же белых, но уступавших ей в чистоте  штанах для верховой езды. Черные и блестящие волосы расплескались по плечам, немного не дотянувшись до кончиков длинных, свитых в по-восточному тонкие жгуты усов. Его можно было бы назвать болезненно худым, но каждое скупое движение дышало затаенной силой и прытью дикого зверя, сытого и спокойного до тех пор, пока он лежит, отдыхая, в своем надежно защищенном от тягот внешнего мира логове.

Но дикие звери лишены разума, а значит и друзей. У хозяина дома же было и то, и другое. Хидейк улыбнулся, пожимая протянутую руку.

– Добрый вечер, Хамед.

– Хидейк. Рад вас видеть. Хотя, признаться, вы застали меня врасплох. Я сейчас же прикажу поварам что-нибудь состряпать.

– Оставьте, любезный мой Хамед, я вовсе не голоден.

– Вот уж, право, оставьте сами. Вы посещаете меня так редко, что глупо будет не распить за встречу что-нибудь старое и крепкое, что невозможно подать без правильного окружения. – Он дернул за едва заметный шнур и, приглашающе махнув рукой, направился вглубь дома, туда, где едва тронутый газовыми лампами полумрак коридора растворялся в теплом каминном свете из дверей гостиной. Мимо него едва заметной тенью скользнул по стене ящер, но хозяин дома лишь привычным движением посторонился. – А пока мы будем ждать, не желаете ли чашку чаю?

– Лучше кофе, – сдержанно улыбнулся Хидейк, – признаться, в последние дни я сам не свой. Бессонница.

– Вы и впрямь изрядно бледны. А я было отнес это на счет мерзостной жижи, которую в этой клоаке зовут воздухом, – Хамед бросил полный ненависти взгляд на город за окном, но тут же вернул лицу спокойный и безразличный вид. Хидейк приблизился, и какое-то время они молча смотрели, как погружается в пелену сумерек недвижный вокзал. Мокрые черные громады паровозов, сиротливо съежившись, встречали подступающий мрак.

– Этот дождь здесь, кажется, прижился, – заметил Хидейк, когда капли с новой силой принялись чертить неровные линии на стекле.

– И не говорите. На моей памяти солнце над Вимсбергом в этом году появлялось дважды, и эти дни я как раз провел в Ратуше.

– Кстати, как себя чувствует Наместник? Вся эта кутерьма с послом не сильно на нем сказалась? Я слышал, у старика слабое сердце.

– Да что вы, Хидейк. У этого старика прыти хватит на десяток молодых. Не знаю, как ему удается держать себя в такой стати, но поговаривают, будто его предки родом из Альм-Реаля, а вы же знаете этот Восток с его чудесными гимнастиками и подозрительными зельями. Кто теперь скажет, не получил ли он в наследство от бабушки тайный рецепт...

– Или комплекс упражнений, – вставил Хидейк, и оба засмеялись.

Смех и улыбки Хамеда ал-Сиэля, вечно сдержанного и подтянутого молодого альва, затрагивали только его губы. Это здорово смущало незнакомых с ним одушевленных. Не решаясь говорить в открытую, за спиной они нередко обвиняли владельца крупнейших вимсбергских виноградников в отсутствии чувств и даже неискренности. Что было, как однажды узнал Хидейк, полнейшим вздором: строгий взгляд Хамеда происходил от перенесенной в раннем детстве болезни, намертво сковавшей мышцы верхней половины его лица. Впрочем, винодел не только не унывал, но и успешно пользовался своим недостатком – вечная серьезность сразу вызывала определенное уважение у деловых персон, и они, забыв о молодости собеседника, воспринимали его со всей серьезностью.

Хидейка же никогда не волновал возраст тех, с кем сводила его жизнь. За непроницаемым выражением хамедова лица он быстро разглядел острый и живой ум, недюжинное чувство юмора и страсть к поиску ответов на сложные вопросы. Замечательные даже по одиночке качества вместе так восхитили наследника богатого миррионского политика, что он немедленно предложил ал-Сиэлю дружбу, с которой, как не раз потом показало само время, не прогадали оба.

Молчаливый эггр-слуга вкатил в комнату столик, на котором стояла деревянная коробка и миниатюрная кофейная пара. Украшенные по ободу затейливой золотой вязью чашки исходили паром, питая воздух горьким бодрящим ароматом.

– Говоря о Востоке... – Хамед жестом пригласил Хидейка к столу, куда огромные лапищи слуги ловко и почти беззвучно поставили пару стульев.

– Сигару? – хозяин дома отпустил слугу и открыл коробку, добавив к кофейному аромату несколько новых терпких ноток. Взгляду гостя предстал початый ряд толстых коричневых цилиндров.

– Пожалуй, не откажусь, – задумчиво промолвил Хидейк, – признаться, я мало что знаю о востоке Материка. Пока что мне не удается убраться даже с его треклятого западного побережья, – он коротко и с досадой хохотнул.

– Понимаю вас, понимаю, – покивал Хамед, вновь глядя в окно и запивая увиденное маленькими глотками кофе. – Сколько уже живу на Материке, а все никак не пойму, что же с ним происходит? Вы только вдумайтесь, Хидейк: здесь, в вотчине самого Хранителя творится столько зла, что впору говорить о новом пришествии Хаоса. Вам не кажется, что это как-то чересчур?..

– Мне кажется, Хамед, что вы лукавите сами с собой. – Хидейк запыхтел сигарой, повесив над столом несколько сизых клубков. – Тот Хаос, что вы видите, создан руками одушевленных. И, кстати, – он скривился, – не в последнюю очередь руками альвийскими. Стыдно сказать, но мы... да что там, и цвергольды тоже, сбрасываем сюда, в этот котел народов, весь свой мусор. А потом удивляемся, что похлебка воняет? – Альв пропустил через себя еще одну порцию дыма, втянул немного кофе и подержал во рту, словно пытаясь растворить слишком живой образ.

– Иногда я думаю, что Время Безумия не закончилось. Мы – все тот же сошедший с ума, расколовшийся на части мир, тонущий в Хаосе, вот только теперь мы все это чувствуем. Живем этим. Приспосабливаемся.

– Довольно мрачные мысли.

– Но согласитесь, Хидейк, логика в них есть. – Хамед поерзал на стуле и перекинул через плечо густую гриву черных волос, перехваченную в нескольких местах ремешками. – Вы же не первый день в Вимсберге, подумайте о том, что нас окружает. Повсюду Тронутые всех форм и размеров, леса на юге до сих пор под запретом. А помните, как целый отряд магполов сгинул у Спирального озера?

– А разве не это позволяет надеяться на лучшее? Ведь озеро тогда очистили, Тронутые учатся быть частью общества, а леса...

– Про леса стараются лишний раз не вспоминать. Все это, – винодел прикурил и неопределенно покрутил сигарой в воздухе, – спектакль отчаявшихся душ, которые изо всех сил убеждают себя, будто победили Хаос. Жалкое зрелище. Взять хотя бы Тронутых. Сколько высоких слов и щедрых жестов из Эскапада – помнится, мне весьма понравилось одно громкое заявление: мол, жертвы ошибок прошлого не должны страдать в настоящем. Сильные и совершенно пустые слова. Общество никогда не примет уродов. Оно кое-как смирилось со Вторичными, милостиво впустило их в себя, наградив унизительным прозвищем, но Искаженные – совсем другой разговор. Чем сильнее ты внешне отличаешься от других – тем больше желания у окружающих погнать тебя прочь.

– Полноте, Хамед, но разве это не естественный процесс? Мы не всегда выдерживаем даже себе подобных, что уж говорить о встречах с новыми народами? Да, Вторичных признали, но с каким скрипом? Муэллисты до сих пор нервно стонут по углам о неполноценности наших так называемых потомков и избивают орков и хоблингов в темных подворотнях. А тут каждый Искаженный – как новый вид. Всему есть предел, немудрено, что общество не может выдержать столько культурных шоков сразу.

– Так я и не спорю, Хидейк! Никак не спорю. Только главная беда в том, что отворачиваясь от уродства формы, мы напрочь забываем об уродстве сути. Пока одни воют от тоски, не в силах выпустить свой нормальный, в общем-то, разум из уродливой клетки, в которую заключила его злая судьба, другие спокойно бродят среди нас, неотличимые с виду, но совершенно чуждые внутри. – винодел неторопливо выдохнул, и в воздухе задрожало несколько дымных колечек. – Мне ненавистно видеть, как все вокруг отворачиваются от опасности, уверенные, что Время Безумия прошло и дело идет на поправку, мир становится только лучше... Ха. Мир просто убеждает себя в этом, словно чумной бродяга, сидящий среди кусков собственной гниющей плоти и твердящий, что он полон жизни и сил. Нам бы остановиться, обернуться на себя и осознать, в каком болоте увязли наши ноги. Но нет, похоже, Архипелагу суждено шагать вперед, пока самая его макушка не скроется в трясине.

Хидейк залпом допил начавший холодеть кофе.

– Честное слово, Хамед, я вас не понимаю. Это спокойствие... Вас не пугают собственные жуткие теории?

– Конечно, пугают. В отличие от вас с этим вечным скепсисом, я в свою теорию верю. Просто чем дольше я о ней думаю, тем лучше понимаю, что в одиночку не смогу сделать ровным счетом ничего. Мой удел – прожить долгую и бесполезную жизнь. Предаваться размышлениям на виноградниках и не забывать вовремя отправлять покупателям вино – вот и все мои планы на ближайший век.

– Зачем мы тогда вообще заговорили об этом? – Хидейк недоуменно уставился на хозяина дома. – Конечно, беседа вышла весьма занимательная, но неужели нельзя было поддержать ее более... мирно?

Хамед расхохотался.

– У меня просто наболело на душе, друг мой. Жизнь в одиночестве располагает к подобному занудству. В конце концов, к чему все эти размышления о судьбе мира, если не с кем поделиться надуманным? К тому же, как ни крути, а вы не только моложе, но и подвижнее меня, и оседлая жизнь вас пока не привлекает.

Раздался короткий стук, и эггр, успешно справляясь со своим ростом, ловко заменил один столик на другой, заставленный подносами и тарелками. Смешавшись с табачным дымом, аромат стряпни ал-сиэлевых поваров превратил атмосферу гостиной в нечто в высшей степени замечательное.

Хамед с удовольствием отрезал кусок отбивной и принялся с наслаждением жевать. Десяток мгновений спустя он отложил вилку и назидательно воздел палец.

– Знаете, как я решил заняться виноградом? Внезапно. Просто проснулся в одно прекрасное утро и понял, что все, хватит. Отпутешествовался. Не хочу больше интриг, опасностей, открытий... Большую часть юности я провел на ногах, и теперь то, что от нее осталось, хочу посвятить поискам наивысшего комфорта. Так что если кому и менять мир, так это вам. Обдумайте мои слова на досуге, и как знать, быть может, в следующий раз в вашем взоре будет больше сочувствия.

– Да я и в мыслях...

– Перестаньте, право слово. Я прекрасно понимаю, что мои разглагольствования пристали, скорее, дряхлому старику. Да, они не похожи на то, что ныне выдают за истину. То, что раньше казалось немыслимым кощунством, сегодня называют смелостью, а кое-где даже поощряют. Конечно, я знаю, что частица Хаоса всегда была в одушевленных, – такими нас создал Творец, – но предполагалось ведь, что именно в борьбе с ней, со внутренним злом, мы достигнем просветления души. А мы вместо этого начинаем все охотнее ему потакать. Подумайте об этом на досуге, Хидейк. Но не сейчас. Долой с лица это озадаченное выражение! Я слышу, как снова дрожит пол под ногами добрейшего Гуго, а значит, сейчас подадут вино. Как жаль, что мы не в имении Сиэль. Я предложил бы вам отужинать на виноградниках.

– О, не забудьте об этом предложении, когда город снова откроют, – ухмыльнулся Хидейк, который стремительно расправился с душевным смятением и теперь, балансируя на грани этикета, яростно атаковал нежнейший пудинг, – я с удовольствием составлю вам компанию.

– Ловлю на слове, ловлю на слове, – закончив трапезу, Хамед удовлетворенно откинулся на спинку стула. – Кстати, как ваша голова? Не беспокоит?

– В последние дни – нет, – осторожно ответил Хидейк, прекращая жевать.

– Жаль.

– Вам жаль?!

– Конечно, жаль. – На лице хозяина дома царила совершенная безмятежность. – Неделю назад я получил особую посылку из Альм-Реаля.

– Но причем здесь мое самочувствие?

– Теперь у вас нет законного основания разделить со мной ее содержимое.